Должик, траку – да ну их всех в ср… , или за Родину, за Сталина – наливай.

Пока сумасшедший танкист в парадных погонах, пришитых прямо на техничку, чуть не раздавил гусеницами комендатуру вместе с комендантским взводом, в городе Лида все было относительно спокойно. То есть не то, чтоб спокойно, но как-то привычно. Контуженый на всю голову капитан, командир комендантского взвода, размахивая трофейным Зиг-Зауэром, своеобычно орал во всю глотку о светомаскировке и соблюдении тишины. В то же самое время корреспондент (или коррепондентша) какой-то дивизионной малотиражки, странно бесполое существо в очках, пытался (или пыталась?) со вспышкой сфотографировать абсолютно невидимый костер в яме, прикрытой железным листом, вокруг которого сидели бойцы комендантского взвода. Мирные жители Лиды с наступлением темноты привычно ныкались по подвалам – вокруг города, а то и в самом городе пошаливали недобитые немцы, АКовцы, бандеровцы, "зеленые братья" разных сортов и, разумеется, бойцы комедантского взвода. По этим причинам темное время в народе звали комендантским часом.
Однако танкист со своим танком нарушил идиллию. Поскольку солярка на станции водилась в немерянном количестве (благодаря стоящим на запасных путях пяти цистернам; кого-то из железнодорожников за это даже расстреляли, но хозяева солярки так и не нашлись), комендант велел его заправлять по потребностям, а за это Седов регулярно мотался по окрестностям Лиды на танке без пушки, выполняя различные поручения, требующие наличия брони – например, привезти свежезабитого кабанчика из Шидловичей. На этот раз он вез четверых бойцов, пополнение для комендатуры, и при этом чуть не лишил Лиду комендатуры как таковой – отчасти благодаря собственному аховому умению водить танк, отчасти благодаря капитанской светомаскировке. Привычное течение событий резко сменилось дружным матом и грохотом прикладов по броне.
Обгоревшая и изрядно побитая "Тридцатьчетверка" со бортовым номером 72 и демонтированной пушкой уже неделю обреталась в Лиде в ожидании загадочных ремонтников. Скорее всего, в суматохе операции "Багратион", пятого из "десяти сталинских ударов", про нее временно забыли, как про те цистерны, и нельзя сказать, чтобы лейтенанта Седова это особо печалило. В комендатуре его если не считали за своего, то особо и не трогали. Даже странная форма одежды сходила Седову с рук, ибо все понимали, что нормальную форму погорельцу банально негде взять. Лафа грозила закончиться со дня на день, но эти несколько следующих дней Седов был предсказуемо жив. После ремонта и пополнения танк Седова попадал в категорию "восстановленная техника россыпью" и вместе с лейтенантом ехал гореть в Польшу.
В ожидании канувших бесследно в белорусских болотах ремонтников Седов сдружился с комиссованным по ранению старлеем-летчиком Купаевым. Контуженый капитан при первой встрече поинтересовался, куда ж должны были ранить, чтобы комиссовали в военное время, получил резонный ответ "В жопу" и больше дурацких вопросов не задавал, но старлея невзлюбил и гонял со станции, где тот периодически пел народу из проходящих эшелонов "Синий платочек", получая в благодарность хлеб и тушенку системы "Второй фронт".
Старлей перебрался в Лиду из кучи горелого щебня, раньше называвшейся Минском, по простой причине – хотелось кушать. В Минске кушать было нечего. Столицу Белоруссии освободили месяц назад, в начале июля, при этом общими усилиями доломали то, что еще стояло после трех лет войны. С одной стороны его ломали немцы-подрывники, в плен их не брали, стреляли прямо на месте. С другой стороны тем же самым занимались краснозвездные танки 3 гвардейского корпуса, рвавшиеся к центру по Московскому и Могилевскому шоссе. Ясно, что после такой слаженной, с огоньком, работы от города осталось хрен да ни хрена с добавлением кучи необезвреженных фугасов. Приехавший в родной город старлей почесал репу, зашел в комендатуру, выклянчил за две бутылки водки и плексигласовый портсигар у писаря соответствующую моменту справку и двинул из столицы поближе к земле…